Малыш 44 - Страница 25

Кузьмин стоял у окна, выходящего на Лубянскую площадь. Невысокий и приземистый, он был одет, по своему обыкновению, в военную форму на размер меньше, чем требовалось. Очки с толстыми стеклами то и дело соскальзывали ему на кончик носа. Короче говоря, он был смешным и нелепым коротышкой, и даже аура власти над жизнью и смертью не могла придать ему должного величия. Хотя Кузьмин, насколько было известно Льву, больше не принимал личного участия в допросах, в свое время он считался выдающимся специалистом, привыкшим полагаться на свои пухленькие маленькие ручки. Глядя на него сейчас, в это было трудно поверить.

Лев сел. Кузьмин остался стоять у окна. Он предпочитал задавать вопросы, глядя наружу. Подобная манера объяснялась тем, что он полагал — и неоднократно говорил об этом Льву, — что к внешнему проявлению чувств следует относиться с крайним скептицизмом, если только человек, их демонстрирующий, не подозревает о том, что за ним наблюдают. Он наловчился делать вид, что смотрит в окно, тогда как на самом деле изучал реакцию собеседника по отражению в стекле. Впрочем, практической пользы из своей уловки он извлечь не мог, поскольку все, включая Льва, прекрасно знали об этой его привычке. Да и в любом случае очень немногие могли расслабиться в стенах Лубянки настолько, чтобы допустить ошибку.

— Мои поздравления, Лев. Я знал, что ты обязательно возьмешь его. Ты получил необходимый опыт и ценный урок.

Лев кивнул.

— Ты болен?

Лев помолчал, прежде чем ответить. Очевидно, он выглядел намного хуже, чем предполагал.

— Ерунда. Немного простыл, наверное, но это пройдет.

— Полагаю, ты злишься на меня из-за того, что я оторвал тебя от дела Бродского, чтобы ты лично уладил конфликт с Федором Андреевым. Я прав? Ты считаешь, что случай с Федором не стоил выеденного яйца и я должен был позволить тебе продолжить операцию по наблюдению за Бродским.

Он улыбался, словно рассказывая смешной анекдот. Лев напрягся, чувствуя какой-то подвох.

— Нет, майор, я ничуть не раздосадован. Мне следовало арестовать Бродского сразу же. Это была моя вина.

— Да, но ты не сделал этого. Итак, учитывая обстоятельства, был ли я неправ, оторвав тебя от дела шпиона и отправив утешать скорбящего отца? Я повторяю свой вопрос.

— Я думал лишь о том, что совершил ошибку, не арестовав Бродского сразу же.

— Не увиливай от ответа. Вот что я имею в виду: случай с Федором — не просто досадное недоразумение. Это — прямое проявление разложения в рядах МГБ. Один из твоих людей настолько поддался чувству утраты, что невольно сделал себя самого и свою семью врагами государства. И, хотя я доволен тем, что ты схватил Бродского, твоя работа с Федором все-таки представляется мне более важной.

— Понимаю.

— А теперь поговорим о Василии Никитине.

Было бы странно ожидать, чтобы о его поступке не доложили начальству. Василий, не колеблясь, постарался бы воспользоваться этим против него. Лев не мог рассчитывать ни на безусловную поддержку Кузьмина, ни угадать, какой именно аспект случившегося обеспокоил его более всего.

— Ты направил на него пистолет? А потом еще и ударил? Он говорит, что ты потерял контроль над собой. Говорит, что ты принимаешь наркотики. И что твое поведение стало неадекватным из-за них. Требует отстранить тебя от должности. Он очень расстроен и взбешен, как ты понимаешь.

Лев все прекрасно понимал: об убийстве мирных граждан пока заикаться не стоило.

— Я был старшим офицером, и я отдал приказ. Василий отказался выполнить его. Как я мог поддерживать дисциплину, как любой из нас может поддерживать дисциплину, если его приказы не выполняются? Рухнет вся система. Возможно, дало о себе знать мое армейское прошлое. На войне неподчинение приказу и нарушение субординации карались смертью.

Кузьмин кивнул. Лев нашел правильные слова — он сослался на незыблемые принципы армейского подчинения.

— Ты прав, конечно. Василий чересчур вспыльчив. Он и сам признает это. Он не подчинился приказу. Это правда. Но сотрудничество членов семьи с преступником привело его в ярость. Я не оправдываю его поступок, ты понимаешь. Для подобных нарушений у нас имеется система. Их следовало доставить сюда. И Василий получил взыскание и строгий выговор. Что касается наркотиков…

— Я не спал двадцать четыре часа. И мне их прописал наш врач.

— Это меня совершенно не касается. Я приказал тебе сделать все, что можно, и, полагаю, это значит, что и принимать ты мог все, что тебе заблагорассудится. Но я хочу предостеречь тебя. Ударив своего коллегу-офицера, ты обратил на себя внимание. Люди быстро забудут о том, что твои действия были оправданными. Как только Василий опустил пистолет, ты должен был остановиться на этом. Если ты хотел наказать его сильнее, то обязан был доложить мне о том, что он не подчинился твоему приказу. А ты взял правосудие в собственные руки. Это неприемлемо. Подобного не должно повториться. Никогда.

— Виноват. Приношу свои извинения.

Кузьмин отошел от окна. Остановившись рядом со Львом, он положил ему руку на плечо.

— Не будем больше об этом. Считай вопрос закрытым. У меня есть для тебя новое задание: нужно допросить Бродского. Я хочу, чтобы ты лично занялся этим. Можешь привлечь себе в помощь того, кого посчитаешь нужным, — специалиста по допросам, — но я хочу, чтобы ты присутствовал при том, как он сломается. Нужно, чтобы ты увидел этого человека таким, какой он есть на самом деле, особенно если учесть, что его невинная внешность ввела тебя в заблуждение.