Малыш 44 - Страница 87

Через несколько дней после окончания судебного процесса, когда он в очередной раз лежал ночью без сна, жена сказала ему, что пройдет совсем немного времени и он все-таки согласится помочь Льву. И добавила, что ей хочется, чтобы он отбросил сомнения и побыстрее взялся за это дело. Или он ждет ее разрешения? Не исключено, что так оно и было. Он ведь ставил на карту не только свою жизнь, но и жизни жены и детей. Причем, строго говоря, задавая вопросы и наводя справки, он не делал бы ничего предосудительного. Вся штука в том, что он начал бы действовать самостоятельно. А самостоятельные действия всегда несли в себе риск, поскольку подразумевали, что государственные структуры не справились со своими обязанностями и что отдельная личность способна добиться успеха там, где государство потерпело неудачу. Тем не менее генерал не сомневался, что сможет провести негласное расследование, которое будет выглядеть как невинные разговоры с коллегами. Если окажется, что подобных случаев с жестокими убийствами детей не зафиксировано, тогда он со спокойной совестью признает, что суровое наказание, инструментом которого стал он сам, было справедливым и заслуженным. Хотя он по-прежнему не доверял Льву и злился на себя за те сомнения, что тот посеял у него в душе, на самом деле его подчиненный задал всего один и очень простой вопрос. Имеет ли смысл его работа или же она — всего лишь средство выжить? В том, чтобы хотеть выжить, нет ничего постыдного — и большинство как раз этим и занималось. Однако достаточно ли этого для того, чтобы жить в нищете и убогости, не испытывая чувства гордости за свою работу и ощущения, что он служит какой-то — пусть и не очень великой — цели?

На протяжении последних десяти недель Нестеров действовал в одиночку, не советуясь со Львом и не прибегая к его помощи. Поскольку тот почти наверняка пребывал под негласным наблюдением, чем реже он будет поддерживать с ним контакт, тем лучше. Генерал ограничился тем, что нацарапал Льву короткую записку: «Я помогу» — с просьбой немедленно уничтожить ее.

Получить доступ к уголовным делам, хранившимся в районных управлениях милиции, оказалось не так-то легко. Он звонил по телефону и писал письма. Но в обоих случаях Нестеров лишь вскользь касался интересующей его темы, напропалую хвастаясь быстрым раскрытием двух убийств в надежде услышать ответную похвальбу. Когда начали приходить ответы, ему пришлось совершить несколько поездок в нерабочее время. Он приезжал на поезде в разные города, встречался с коллегами, выпивал с ними и обсуждал то, что действительно представляло для него интерес, всего каких-нибудь пару минут, после чего принимался безудержно хвастаться. Это был крайне неэффективный метод сбора информации. Три часа беспрерывной пьянки давали ему пять минут полезных сведений. По прошествии восьми недель Нестерову не удалось раскопать ни одного нераскрытого преступления. И тогда он вызвал к себе в кабинет Льва.

Лев вошел, закрыл за собой дверь и опустился на стул. Нестеров выглянул в коридор, убедился, что там никого нет, запер дверь на ключ и только тогда вернулся за стол. Вынув из ящика карту Советского Союза, он расстелил ее на столе, придавив уголки книгами. Затем он вооружился цветными булавками. Он воткнул две в Вольск, еще две — в Молотов, две — в Горький, а последние две — в Казань. Булавки легли на линию, обозначавшую железную дорогу на Москву. Нестеров не ездил в Москву, намеренно избегая тамошних офицеров милиции, которые, как он не без оснований полагал, могли заподозрить его в проведении частного расследования. К западу от Москвы Нестерову повезло меньше, он обнаружил всего лишь один аналогичный случай в Калинине. На южном направлении он воткнул три булавки в Тулу, две — в Орел, еще две — в Белгород. Собираясь перейти к Украине, он высыпал на ладонь сразу горсть булавок и продолжил отмечать преступления: по три булавки — в Харьков и Горловку, четыре — в Запорожье, три — в Краматорск и одну — в Киев. Покинув пределы Украины, он воткнул сразу четыре булавки в Таганрог и наконец сразу шесть — в Ростов и его окрестности.

Нестеров вполне понимал реакцию Льва — ошарашенное молчание. Собственно говоря, собирая эти сведения, он и сам пребывал в подавленном состоянии духа. Поначалу он даже отказывался признать нечто общее во всех случаях: постороннее вещество во рту, вне зависимости от того, как его называли коллеги — землей или грязью, изуродованная грудь. Но сходство было несомненным. На лодыжках у всех жертв была завязана веревочная петля. Тела были неизменно обнажены, а одежда сложена кучкой в нескольких шагах от них. Местом преступления всегда служил лес или парк, зачастую — неподалеку от вокзала, и никогда — дом или квартира. Ни одно городское управление не связывалось с соседями, хотя иногда расстояние между населенными пунктами не превышало пятидесяти километров. Никто не озаботился тем, чтобы проследить географию преступлений, хотя бы просто воткнув булавки в карту. Виновными во всех преступлениях были признаны опустившиеся алкоголики, воры или осужденные насильники — отбросы общества, на которых с легкостью можно было повесить что угодно.

По самым скромным его подсчетам, всего было совершено сорок три преступления. Нестеров вновь протянул руку к коробочке с булавками, взял оттуда еще одну и воткнул ее в центр Москвы, отметив тем самым Аркадия — ребенка под номером 44.

* * *

Нестеров проснулся и обнаружил, что лежит на боку, с открытым ртом. Он сел и принялся отряхивать с себя песок. Солнце спряталось за облаками. Генерал стал искать своих сыновей, окинув взглядом полоску пляжа и играющих людей. Его старший сын, семилетний Ефим, сидел у самой воды. А вот младшего сына, которому исполнилось пять лет, нигде не было видно. Нестеров повернулся к жене. Та нарезала сало, готовя для них обед.