Малыш 44 - Страница 107

107

— Я всего лишь хотел в этом убедиться.

— Можете быть свободны.

Зарубин взял свой чемоданчик и вышел. Василий закрыл решетку. Он присел на корточки рядом с Раисой, заметив слезы у нее на глазах.

— Ты сильная женщина. И, наверное, думаешь, что выдержишь. Я понимаю твое желание сохранить верность мужу.

— Правда?

— Нет, неправда. Не понимаю. Я хочу сказать, что тебе же будет лучше, если ты прямо сейчас расскажешь мне все. Ты считаешь меня чудовищем. Но знаешь ли ты, у кого я научился быть таким? У твоего мужа, и он повторял эти самые слова подозреваемым перед тем, как их начинали пытать, — иногда в этой самой комнате. Он, кстати, искренне верил в свою правоту, если хочешь знать.

Раиса смотрела на привлекательные черты этого мужчины и силилась понять, как и на вокзале несколько месяцев назад, почему он выглядит уродом. Глаза его оставались тусклыми, но не безжизненными или глупыми, а очень-очень холодными.

— Я расскажу вам все.

— Но будет ли этого достаточно?

* * *

Льву следовало поберечь силы до того момента, когда у него появится возможность действовать. Но этот момент все никак не наступал. Он видел слишком многих заключенных, которые напрасно расходовали энергию, стуча кулаками в двери, крича и безостановочно расхаживая по крошечным камерам. В то время он удивлялся тому, что они не могут понять тщеты своих усилий. И только теперь, оказавшись в аналогичном положении, он на собственной шкуре испытал, что они чувствовали. Тело его как будто страдало от аллергии на замкнутое и ограниченное пространство. Это не имело ничего общего с логикой или здравым смыслом. Он просто не мог сидеть на месте и ничего не делать. Вместо этого он отчаянно старался освободиться от пут, пока запястья у него не начали кровоточить. Какая-то часть его искренне верила в то, что он способен разорвать цепи, хотя он собственными глазами видел сотни мужчин и женщин, прикованных ими, и они ни разу не порвались. Согреваемый мыслями о грандиозном побеге, он старательно игнорировал тот факт, что подобная надежда была так же опасна, как и любые пытки, которые могли применить к нему.

В камеру вошел Василий и знаком показал охраннику, чтобы тот поставил стул напротив Льва. Охранник повиновался, разместив его вне пределов досягаемости узника. Их колени почти соприкасались. Василий уставился на Льва, глядя, как тот бьется в путах, силясь разорвать их.

— Расслабься, с твоей женой не случилось ничего плохого. Она в соседней камере.

Василий жестом указал охраннику на решетку. Тот открыл ее. Василий крикнул:

— Раиса, скажи что-нибудь мужу. Он беспокоится о тебе.

Голос Раисы долетел до него слабым эхом:

— Лев?

Лев откинулся на спинку кресла, оставив попытки освободиться. Но, прежде чем он успел ответить, охранник с лязгом захлопнул решетку. Лев взглянул на Василия.

— Нет смысла мучить нас обоих. Ты сам знаешь, сколько пыток я видел собственными глазами. Я прекрасно понимаю, что мне нет никакого резона молчать. Задавай мне любые вопросы, я отвечу.

— Но мне и так уже все известно. Я прочел собранные тобой документы. Я разговаривал с генералом Нестеровым. Он очень хотел, чтобы его дети не оказались в сиротском приюте. Раиса подтвердила все, что он мне рассказал. Так что у меня к тебе всего один вопрос. Ради чего?

Лев ничего не понимал. Но пыл его угас. Он готов был сказать все, что хотел услышать от него этот человек. И он заговорил, как провинившийся школьник, обращающийся к учителю:

— Прости меня. Я не хотел никого оскорбить. Я не понимаю. Ты спрашиваешь, ради чего…

— Ради чего ты рисковал тем немногим, что у тебя еще оставалось, той малостью, что мы позволили тебе сохранить? Ради какой-то нелепой идеи?

— Ты имеешь в виду убийства?

— Они были раскрыты, все до единого.

Лев не ответил.

— Ты не веришь этому, верно? Ты до сих пор считаешь, что какой-то человек или группа людей убивает советских мальчиков и девочек без разбору по всей стране?

— Я ошибался. У меня была гипотеза. Она была неверной. Я отказываюсь от нее. Я подпишу отречение, признание вины.

— Ты признаешь, что виновен в самом тяжком преступлении — антисоветской агитации. Это все похоже на западный пропагандистский трюк, Лев. Это я могу понять. Если ты работаешь на Запад, тогда ты предатель. Наверное, они пообещали тебе деньги, власть, все то, чего ты лишился. Это, по крайней мере, я еще могу понять. Так все дело только в этом?

— Нет.

— И вот это меня беспокоит. Это значит, что ты искренне верил в то, что эти убийства связаны между собой, а не совершены бродягами, извращенцами, пьяницами или асоциальными элементами. Это — безумие, если называть вещи своими именами. Я работал с тобой. Я знаю, каким педантом ты был. Говоря откровенно, я даже восхищался тобой. То есть восхищался до того, как ты потерял голову из-за своей жены. Поэтому, когда мне доложили о твоих новых приключениях, я поначалу просто не поверил.

— У меня был одна гипотеза. Она оказалась ошибочной. Не знаю, что еще можно сказать.

— Зачем кому-либо убивать этих детей?

Лев уставился на человека, сидящего напротив, на мужчину, который хотел убить двоих детей только за то, что их родители были дружны с ветеринаром. Он бы выстрелил им в затылок и не нашел в этом ничего страшного. Тем не менее Василий, кажется, искренне недоумевал.

Зачем кому-то убивать этих детей?

Он убивал направо и налево, ничуть не меньше человека, которого искал Лев, а может, даже больше. Но, очевидно, логика этих преступлений поставила его в тупик. Или он не мог уразуметь, почему, если кому-то хотелось убивать, этот кто-то не поступал на службу в МГБ или охранником в ГУЛАГ? Если так, тогда Лев вполне понимал его. Если существовала масса законных и легальных возможностей удовлетворить свою склонность к жестокости и насилию, то зачем прибегать к беззаконию? Но дело было совсем не в этом.

107