Малыш 44 - Страница 109

109

— Я не твой папа.

* * *

Открыв глаза, он понял, что находится внутри большого мешка из-под зерна. Рана на голове затянулась корочкой запекшейся крови, а во рту пересохло, как в пустыне. Его несли, и он чувствовал, как подпрыгивает вместе с мешком на спине взрослого мужчины. Голова болела так сильно, что его стошнило. Он на чем-то лежал. Опустив руку, он нащупал мертвого кота. Измученный и обессиленный, он закрыл глаза.

Его разбудило тепло огня. Он больше не сидел в мешке; его вывалили на земляной пол крестьянской избы. Степан — теперь молодой мужчина, злой и изможденный — сидел рядом с очагом, держа на руках тело маленького мальчика. Рядом с ним сидела Анна — она тоже помолодела. В мальчике на руках Степана почти не осталось ничего человеческого: он превратился в призрак, скелет с обвисшей прозрачной кожей и огромными глазами. Степан и Анна плакали. Анна гладила мертвого мальчика по голове, а Степан шепотом звал его по имени:

— Лев…

Мертвый мальчик и был Львом Степановичем.

Наконец Анна повернулась, взглянула на него покрасневшими, заплаканными глазами и спросила:

— Как тебя зовут?

Он не ответил. Он не помнил своего имени.

— Где ты живешь?

Он снова промолчал, потому что не знал.

— Как зовут твоего отца?

В голове у него царила звенящая пустота.

— Ты сможешь найти дорогу домой?

Он не знал, где находится его дом. Анна продолжала расспросы:

— Ты понимаешь, почему ты здесь?

Он отрицательно покачал головой.

— Ты должен был умереть, чтобы он мог жить дальше. Понимаешь?

Нет, он не понимал. Она сказала:

— Но мы не смогли спасти своего сына. Он умер, когда мой муж был на охоте. Поскольку он мертв, ты свободен и можешь уйти.

Свободен уйти куда? Он не знал, где находится. Он не помнил, откуда пришел. Он ничего не знал о себе. В голове у него было пусто.

Анна встала, подошла к нему и протянула руку. Он с трудом поднялся на ноги, его шатало, кружилась голова. Сколько времени он пробыл в этом мешке? И долго ли его несли? Ему казалось, что несколько дней. Если сию же минуту он не съест чего-нибудь, то умрет. Она дала ему чашку теплой воды. От первого глотка его едва не стошнило, но после второго стало лучше. Она отвела его к лавке, где они и сели, завернувшись в несколько одеял. Утомленный, он заснул, привалившись головой к ее плечу. Когда он проснулся, к ним присоединился Степан.

— Ужин готов.

Войдя в кухню, он заметил, что тело мальчика исчезло. На огне стоял большой горшок, в котором кипело и булькало густое варево. Анна подвела его за руку, и он уселся поближе к огню, приняв у Степана миску, которую тот наполнил до краев. Он опустил глаза на горячий бульон: на поверхности плавали раздавленные желуди вперемежку с белыми суставами пальцев и полосками мяса. Степан и Анна смотрели на него. Степан сказал:

— Ты должен был умереть, чтобы наш сын жил дальше. Поскольку он умер, то жить дальше будешь ты.

Они предлагали ему собственную плоть и кровь. Они предлагали ему своего сына. Он поднес бульон к носу. Он не ел так долго, что у него моментально потекли слюнки. Инстинкт возобладал, и он потянулся за ложкой.

Степан пустился в объяснения.

— Завтра мы отправляемся в Москву. Здесь мы больше не можем оставаться. Мы тут умрем. В городе у меня живет дядя, он поможет нам. Этот ужин должен был стать последним перед дорогой. Его должно было хватить, чтобы мы добрались до города. Ты можешь пойти с нами. Или можешь остаться здесь и попробовать вернуться домой.

Должен ли он остаться, не зная, кто он такой и как его зовут, не представляя, где находится? А что, если он так ничего и не вспомнит? Что будет, если память не вернется к нему? Кто будет присматривать за ним? И что он станет делать? Он может пойти с этими людьми. Они добрые. У них есть еда. У них есть план, как выжить.

— Я хочу пойти с вами.

— Ты уверен?

— Да.

— Меня зовут Степан. Мою жену зовут Анна. А как зовут тебя?

Он не мог вспомнить ни одного имени. За исключением того, которое услышал совсем недавно. Может, назваться этим именем? А они не рассердятся на него?

— Меня зовут Лев.

11 июля

Раису подтолкнули к линии столов, за каждым из которых сидели по два офицера. Один разбирался в документах, а второй обыскивал заключенного. Для женщин не делали никаких исключений: всех обыскивали грубо и бесцеремонно, как и мужчин, на глазах друг у друга. Узнать, на каком именно столе лежат твои документы, было невозможно. Раису подтолкнули сначала к одному столу, затем поманили к другому. Ее обработали так быстро, что бумажная писанина не поспевала. Сочтя ее помехой, охранник отодвинул ее в сторону. Она была единственной пленницей со своим собственным эскортом, избежавшей начальной стадии процесса. В пропавших бумагах содержалось описание совершенного ею преступления и приговор. Вокруг стояли заключенные, тупо выслушивая, в чем их признали виновными: АСА, КРРД, ШП, КРП, СОЭ или СВЭ — непонятные аббревиатуры, определявшие остаток их жизней. Приговоры оглашались с профессиональным равнодушием:

— Пять лет! Десять лет! Двадцать пять лет!

Но она должна простить тюремщикам их бессердечие и грубость: они работали сверхурочно, наплыв людей был сумасшедшим, и им приходилось пропускать через себя огромное количество заключенных. Когда оглашался приговор, Раиса наблюдала одну и ту же реакцию почти у каждого заключенного: они не верили своим ушам. Неужели все это на самом деле? Происходящее казалось дурным сном, словно их вырвали из реального мира и швырнули в совершенно новый и незнакомый, правил жизни в котором они не знали. Каким законам подчиняется это место? Что едят здесь люди? Позволено ли им мыться? Что они носят? У них есть хоть какие-нибудь права? Они походили на новорожденных, которых некому защитить и научить новым правилам.

109